Когда я стала себя помнить, в семье было три снохи. Моя мать старшая сноха. Младший дядя Саня служил в солдатах в Империалистическую войну. Выл ранен. Я помню, как провожали в солдаты дядю Федора. Он уже был женат, и у них был ребенок. Помню, как плакали жена его и мать - моя бабушка. Семья была очень большая: 4 сына, три женаты- у них дети. Бабушкины дочери вышли замуж и не ужились в чужих семьях и вернулись домой с мужьями и детьми. Я насчитала - было 22 человека.

Дедушка был взят из воспитательного дома Морозовыми. Брали тогда на воспитание в большинстве люди бедные. Брали, потому что с ребенком давали 3 рубля. И росли эти несчастные в очень тяжелых условиях. Их ненавидели, издевались. Вот так. они росли, эти дети. Все это дедушке пришлось пережить. Он рассказывал, что его не любили. Дедушка был чистоплотный и брезгливый, за это они его прозвали Холуй-барин. Фамилии из воспитательного дома не было, и фамилия Морозов - это фамилия его воспитателей.

В те времена у крестьян села Крюково земли было мало, и потому мужчины жили в Москве. Их еще мальчиками 10-11 лет отдавали учиться ремеслу портного, сапожника. Сбивали ящики, шили картузы, шапки. Специальностей было много. Предприимчивые мужики имели мастерские и брали мальчишек. Выла специальность коробошники. Тогда вся тара была ящики, короба и кули рогожные. Эта тара была для всех товаров. Бумажных Пакетов не было, я помню, сахар продавали: кусок с голову завернут в синюю толстую бумагу. Чай продавали в жестяных баночках. Рыба, мясо в кульках из мочала. Когда дедушка вырос - уехал в Москву и выучился на коробошника. Он имел маленькую мастерскую. Трое мужчин чужих и свои сыновья. Шили короба для книг Сытину.

Короба шили из лубка. Это кора липы. Как ее обрабатывали не знаю. Сшивали лыком, Это тоже из липы. Короба эти 4-х угольные, с крышками, не квадратные, размеры всякие.

Видимо, ремесло это было выгодно, потому что, как я себя помню, все были одеты-обуты. У одного дяди Федора Николаевича было пальто на лисьем меху , а у другого дяди Сергея Николаевича на хоревом меху. У моего отца такого пальто не было, у него было на черном овчинном меху. Видимо, он, как старший, наряжал младших, и жены их были побогаче моей матери.

Дедушка был очень тихий человек. Матом никогда не ругался, не курил. Ходил в церковь.

Бабушка тоже была крюковская, до замужества - Морковкина. Помню ее брата и его жену и дочь их Наташу и сына. Бабушка была бедовая, сварливая.

Летом все работали в хозяйстве. Пахали, сеяли, убирали урожай, косили. Было две лошади, три коровы, овцы, поросята. Надо было на всех накосить, а работали одни женщины да мой отец. Он не любил Москву и летом жил в деревне. Делал грабли, ладил косы. И очень любил ходить в чайную пить чай. Это стоило пять копеек. Он не курил и не пил водку. Но из чайной приходил весь пропахший табаком.

Моя мать тоже крюковская. Звали Татьяна Егоровна, в девичестве Бурцева. Ее мать, моя бабушка Анисья осталась вдовой с четырьмя детьми. Моя мать была самая младшая, ей было всего 6 месяцев.

Как она их растила, не знаю. Старшую дочь Полю отдала замуж, сыновей Матвея и Тимофея учиться ремеслу, а мою мать оставила у дочери Поли. У нее уже были дети, а моя мать годилась в няньки. Сама бабушка уехала в Москву, поступила кухаркой на винный завод Петра Смирнова, готовила на рабочих.

И так моя мать жила у сестры Поли. Муж у Поли был страшный пьяница. Жили они бедно. Моя мать ездила к бабушке Анисье в Москву и привозила от нее продуктов. Бабушка там что можно собирала. Рабочих кормили хорошо. Мама привозила чаю, гречневой каши, сухарей. Она мне рассказывала, что это были для них праздники. Вот так они и жили.

А потом Полин муж бросил пить и взялся за дело, и пошли они в гору. Построили дом хороший. Одним словом, тетя Поля стала богачкой. Мама жила у тети Поли до самого замужества.

Мама была очень красивая и очень работящая. Она умела решительно все - и мужскую и женскую работу.

О мама, милая моя мама, какую трудную жизнь ты прожила. Погреба вы с отцом нанимались делать, сараи тоже. Валенки и свалять могла и подшить. Отец любил крестьянскую работу. Он город не любил, а деревенская работа всегда тяжелая. От этого и матери было трудней. Уехал бы в город на заработки, привез бы деньжонок. Без денег было жить нельзя, из хозяйства продать было нечего, а надо платить оброк, пастушню.

Земли у нас было мало. А когда началась революция и стало плохо с продуктами, хлеба нам хватать не стало. Мы покупали крупу, муку, а как стали только свой хлеб есть - и не хватает. Приходилось ехать на Украину за хлебом. Деньги были всякие, не у нас. конечно, а вообще. Керенки, катеринки. Но деньги за хлеб не брали, а брали вещи, и вот мы тогда, что получше, последнее, свезли на хлеб. Были у мамы платки шерстяные, пришлось свести, а потом так ничего и не купили подобного. Конечно, теперь таких нет, какие были раньше, а память была бы хорошая.

Отец наш Филипп Николаевич вино не пил, не курил, Были мы обуты, одеты, но ничего не было на нас дорогого. Замуж я вышла - у меня было всего мало. Я сама шила себе платья. Замуж я вышла в 1922 году. Я его любила. Мы были знакомы 3 года. Девчата мне завидовали. Я с ним гуляла, но как-то в голову не приходило, что я выйду за него замуж. Мы никогда ни о какой любви не говорили. Он был начитанный, жил в Москве, хорошо пел. Очень хороший голос у него был. А я была с веснушками, волосы рыжеватые. Я так была счастлива от своей любви.

Тимофей Иванович (муж Солдатенковой НФ, погиб на фронте 1943 г.)

Семья, куда я вышла замуж, была не совсем благополучная. Свекровь, мать моего мужа была женщина необразованная, с большими странностями. Свекор Иван Тимофеевич Солдатенков умер. Старший брат моего мужа Григорий Иванович был женат, у них было уже трое детей. Сноха Мария Семеновна была гордая и острая на язык. И еще были два брата, мальчишки еще. Сеня ходил в школу, Ваня еще нет. Свекровь Мария Никитична вышла замуж за вдовца. У него было 5 детей, два сына и три дочери. Она была очень бедная и уже в годах. Пятеро чужих детей. Она их не любила. Я не знаю, с каких пор они ушли из дома, но когда вышла замуж, они уже жили своими семьями. Две дочери были замужем - одна в Крюкове, другая в Половинках, третья дочь Параша уехала в Москву, и никто не знал жива она или нет. Сын Василий жил в Наро-Фоминске, работал на фабрике. Федор, самый старший, жил где-то около Дорохова, а потом он приехал в Юматово, купил дом и жил в Юматове. А потом война, мы были в оккупации, а когда вернулись, деревню сожгли почти дотла, сгорел и его дом, и он вскоре умер в начале 1942 года. Детей у него было много - 8 человек, 4 дочери и 4 сына. Двое сыновей погибли в войну - Иван и Сережа. Федя тоже воевал, но вернулся живой и пока жив.

Солдатенковых в Юматове еще был брат Ивана Тимофеевича Павел Тимофеевич - первый коммунист в нашей деревне. Был он от рождения хромой.

Семья у него тоже была большая. Дочь его Татьяна Павловна выучилась на врача. После института была на Шпицбергене. Это было в первые годы советской власти, и для деревни это было очень даже странно, и ею гордились. Павел Тимофеевич не хотел, чтобы его похоронили на кладбище приходском, да тем более с попом. Его похоронили на поле недалеко от деревни. Не помню, в каком это было году, ко тогда там был небольшой лесок. Поставили там деревянную ограду. Место называется Карьеры, и теперь тот лесок свели, и сейчас там берут гравий, и месте могилы потеряно. Его дети в деревне не живут, и никто не приезжает, но остались люди, которые помнят нашего первого коммуниста Павла Тимофеевича Солдатенкова, родного дядю моего мужа.

Ну вот, я замужем, я в чужой семье. Я должна называть свекровь мамой. Теперь зовут по имени-отчеству. Я их всех плохо знаю, но со мной муж и мне легко. Я называю свекровь мамой, сноху - Мария Семеновна. Конечно, я раньше еще девушкой слышала, что они не ладят. Да, они здорово не ладили. Очень часто ругались, а свекровь меня хвалила за глаза, но это мне очень не нравилось. А сноха Мария Семеновна плакала: вот привели милую сноху, а мне совсем житья не стало. Мне это было очень неприятно. Я не знала, как мне себя вести между ними.

Мой Тимофей на третий день после свадьбы заболел сыпным тифом и долго лежал в больнице. Как мне было тяжело. Я почти все лето была одна. Я очень часто бегала в Крюково в больницу.

Замуж я вышла в самое рабочее время, на Петров день была моя свадьба. Я очень жалею, что я в такое время бросила родителей. Остались вдвоем отец и мать. Брату было три года, сестре шесть лет и восемь лет брату. А я ни на что не посмотрела и ушла от них в самую рабочую пору, и они мне не сказали ни слова. Вот так мы   глупы смолоду.

В семье мы прожили два года и отделились. Жить стало невозможно. Свекровь и сноха скандалили. Мать говорила: Я вас отделю, будужить с Тимошкой. Купила лесу, срубила сруб, а сын Григорий с женою не стали ничего делать для хозяйства. Делайте, мол, что хотите. И дело повернулось так, что после очередного скандала мой Тимофей подал на раздел имущества. Когда был суд, мать сказала: " а с этим я сама не буду жить". И все разделились. Нам достался сруб, 3 кряжа,  корова и овца. Всех легче было Марии Семеновне - ей досталась изба с печкой и крыльцом, во дворе ольшанник теплый, корова. А всех труднее было свекрови. Ей досталась, или она сама пожелала, другая изба, в которой была маленькая печка. Выхода на улицу не было, ей надо было делать ход на улицу, ставить русскую печь. А она одна с двумя несовершеннолетними сыновьями.

Мы продали корову за 105 рублей и наняли плотников за 115 рублей. Мой отец отдал лес, какой у него был. С его помощью к Петрову дню нам построили дом и печку сделали, и мы перешли. И ничего у нас не было, одна скамейка, мой сундук - приданное мое - и тот был горбатый, ничего на него нельзя поставить было. Сени были срублены, но двора у нас не было и никакой скотины. Овца ходила на тот двор к свекрови.

Тимофей мой работал в Москве, и где работал - даже писать не хочется. Он пел в хоре по ресторанам. Конечно, когда строились, он свои заработки берег и все оправдывал. Надо было и доски напилить. Нужны рамы, стекла, разная мелочь, гвозди, навески. Все это он покупал. Потом купили сарай и сделали двор. Это было в 1924 году. А осенью я родила еще мальчика. Первому еще двух лет не было и еще ребенок. Земли нам досталось очень мало. Надо было обрабатывать, а лошади не было. Ну пока на свекровиной лошади возила. Я одна с ребятами, он в Москве. Сжала свою долю, перевезла, обмолотила. А за ребятами ходила бабушка Александра - свекровина мать. Вот так. А Тимофей мой запил да загулял и домой стал редко ездить. Это было зимою 25-го года. У нас стал вопрос - или жить где-то вместе, или разойтись. У него была в Москве комната на площади Борьбы. В 1923 году я у него гостила и там родила Ваню в Старой Екатерининской больнице. Уехать в город я боялась, я всю жизнь прожила в деревне, и потом, было такое время, что многие из города приехали в деревню - был голод. И вотприехал мой Тимофей домой, и как приехал - даже писать неохота. Это была осень, Михайлов день. В Кубинке - базар. Он должен приехать в Кубинку, а туда приедет отец, и они должны будут посмотреть лошадь на базаре. Тимофей должен привезти денег. А он приехал раньше с Кудряшовыми - уж где они сошлись? Денег не привез, в дугу пьяный и ничего он не помнит - то ли все пропил, то ли потерял. Вот тебе и лошадь. Не знаю, как мы жили, денег не было, он нигде не работал. Потом отец на свои что ли деньги купил лошадь. У нее были больные ноги и на плечах накостницы. Лошадь видная, молодая, но в запряжке хромала, и невозможно ей было в хомуте ходить. Держали мы ее зиму, держали лето. Зимою он дрова на ней возил, зарабатывая. Летом кое-как справились, а летом мы ее зарезали. Купили двух поросят, и я кормила их мясным. Это было очень противно. Купили у отца телку за 60 рублей. Она отелилась - значит своя корова стала. Купили железный плуг, предали поросят и заказали полок ка железном ходу. А осенью купили лошадь 3-х лет за 50 рублей. Небольшого роста, гнедая, хвост и грива густющие. И такая умница: и пахала хорошо и ездить было одно удовольствие. Тут уж мы вроде от других не отстаем. Корова была сементалка, крупная, но молока много не давала. Тимофей в совхозе купил телочку ярославку, и бычка пустили в зиму.

Землю разделили по едокам, полосы широкие, а мы молодые, сильные. Построили сараи для сена, и к нему пристроили молотильный, хозяйство стало полным - только не ленись. Но не дали нам разгуляться - начали организовывать колхозы. Сколько ни сопротивлялись - все же пришлось в колхоз идти, конечно всей деревней. Слухов много - кто что скажет. Скотину на общий двор сведут - вот этого из-за этого быка продали, телочку зарезали. Свели в колхоз Зорьку. Сдали всю сбрую, полок, сани, борону, плуг,  вое семена, картошку, овес, рожь. Поставили все около скотного, для лошадей сделали конюшню, а сани и телеги под открытым небом - и жара и дождь - вое на них. Каждый хозяин и от дождя и от жары прятал, а ехать собирался - смазывал колеса да все подгонял - все сбрую по лошади и хомут и гужи и тяжи. Лошадь запряжена - все натянуто, как струны. А тут пошло вое по-другому. Хомуты все разные, а хомут для каждой лошади должен быть подогнан. Сначала повесили упряжки против каждой лошади, а потом все перепутали. Надевали какой придется. Полки, телеги не смазывали. На дожде да на жаре они рассохлись, все гремят. Запрягут лошадь - а на ней все болтается. Шалтай-Болтай. И пошло и поехало. Очень быстро все стало разваливаться. Нашу Зорьку очень быстро изуродовали. Ее на полевые работы не использовали, а куда ехать - то на Зорьке. Она была очень быстрая. Очень часто на ней ездили в Дорохове. Ехать надо через речку - и, конечно, в холодную погоду на ней горячей переезжали речку. А, может, к в Дорохове она горячая стояла на ветру, и конечно, она так стала дышать, так хлопать боками, на нее было жалко смотреть. Как было все жаль! Все свое тобою нажито, тобою за всем ухожено. Сколько бы она могла у нас жить в уходе! Каждый хозяин о лошади заботился, да и о каждой животике.

Мой отец в колхоз не пошел. Бедноту он считал лодырями. Ему ни от кого ничего не досталось по наследству. Он своими руками жил. Никакого богатства он не нажил, но и с поклоном ни к кому не ходил. У нас в Крюкове был один бедняк такой. Пока были живы его мать и отец - была лошадь, корова. А когда умерли - у него не было ни лошади, ни коровы - все пропил. Дом был кирпичный, двор деревянный, и что же вы думаете - он разобрал его на дрова. Человек был совсем молодой и дошел до такого состояния. Мой отец его видеть не мог. А тут эти люди, комитет бедноты. Давай им колхоз. Конечно, он за это попал в подкулачники и здорово за это пострадал. А дело было такое. Хотя  не все  в Крюкове вошли в колхоз, но колхоз был. Около кладбища был сарай. У колхозников там был намолоченный овес. И сарай этот загорелся, и обвинили моего отца, как будто он поджег. Его забрали в милицию. И конечно, угрожали оружием - сознавайся, что поджег. Но как он мог сказать, что поджег, если не виноват, И вообще, он был труслив. Он ночью по нужде не мог один ходить, мать его провожала. Она была смелее.

Солдатенкова НФ с дочерью Ниной, сыном Виктором и своей матерью. 1938 или 1939 гг.